– Да ты посмотри вокруг! – сказал он водителю, который без умолку болтал всю дорогу, жалуясь на резкий рост преступности и вообще на плохие для Нового Орлеана времена. – Это фиолетовое небо я вспоминал все эти проклятые годы и видел так явственно, как будто кто-то раскрашивал его в моей памяти цветными карандашами.

Майклу хотелось плакать. За все время, пока утешал плачущую Роуан, сам он не пролил ни слезинки. А сейчас ему хотелось буквально разрыдаться. И отчаянно не хватало рядом Роуан.

Таксист слушал его с иронической улыбкой.

– Ну и что? Да, фиолетовое небо, если тебе так нравится.

– Нравится, и еще как, – сказал Майкл. – А ты родился между Мэгазин-стрит и берегом реки, точно? Уж этот выговор я узнаю где угодно, – добавил он.

– Ишь, завел тут речи, а сам-то как говоришь? – не дал ему спуску таксист. – Если тебе интересно знать, я родился между Вашингтон-авеню и Сент-Томас-стрит и был самым младшим из девяти детей. Теперь таких больших семей не встретишь.

Машина медленно двигалась по улице, и сквозь открытые окна в салон проникал влажный августовский ветерок. Только что зажглись уличные фонари.

Майкл закрыл глаза. Даже нескончаемые монологи таксиста казались ему музыкой. А это мягкое тепло… Как долго он всей душой тосковал по нему! Разве в мире существует еще одно такое же место, где воздух буквально живой, где ветер целует и ласкает тебя, а небо пульсирует, будто по его жилам течет кровь? Боже мой, как это здорово – не ощущать больше пронизывающего холода!

– Поверь, честное слово, никого сейчас нет счастливее меня, – сказал Майкл. – Никого… Да ты только взгляни на деревья!

Он во все глаза смотрел на черные изгибы ветвей.

– Черт побери, где же ты торчал, сынок?

Таксист был невысок, коренаст; на голове привычно сидела фуражка с козырьком. Он управлял машиной, наполовину высунув в окно локоть.

– Я был в аду, дружище, – ответил ему Майкл. – И знаешь, что я тебе скажу: там совсем не жарко. В аду ужасно холодно… А вот и отель «Поншатрен» – все тот же, ничуть не изменился.

Нет, пожалуй, отель выглядел более элегантным и холодно-суровым, чем в прежние дни. Аккуратные голубые навесы… и такая же, как и раньше, гвардия привратников и охранников возле стеклянных дверей.

От волнения Майкл ерзал на сиденье. Ему не терпелось выйти из машины, пройтись, ощутить под ногами старые тротуары. Но он попросил таксиста подбросить его до Первой улицы и там немного подождать. А потом они вернутся к отелю.

К тому моменту, как они подъехали к светофору на перекрестке с Джексон-авеню, Майкл успел опустошить вторую жестянку пива. Вид за окнами машины совершенно изменился. Майкл не помнил, чтобы переход был столь резким. Но дубы стали выше и гуще, многоэтажные дома сменились белыми особняками с коринфскими колоннами, и весь призрачный, сумеречный мир неожиданно наполнился нежными отблесками зеленого покрова.

– Роуан, если бы ты была сейчас рядом, – прошептал Майкл.

На углу Сент-Чарльз и Филип стоял превосходно отреставрированный дом Джеймса Галье. На другой стороне находился дом Генри Хоуэрда, красующийся свежевыкрашенными стенами. За чугунными решетками виднелись лужайки и сады.

– Боже мой, я дома! – шептал Майкл.

Когда самолет приземлился, Майкл пожалел, что успел напиться. В таком состоянии нелегко тащить чемодан и искать такси. Но теперь все позади. Когда такси свернуло налево, на Первую улицу, и въехало под сень густой зелени Садового квартала, Майкл пребывал в состоянии экстаза.

– Понимаешь, здесь все осталось прежним! – возбужденно воскликнул он, обращаясь к водителю.

В порыве огромной признательности Майкл достал банку пива и протянул ее таксисту, но тот лишь усмехнулся и отдал обратно.

– Попозже, сынок. Куда теперь поедем?

Словно в замедленном сне, они скользили мимо массивных особняков. Майкл не мог отвести взгляд от кирпичных тротуаров и высоченных магнолий с темными блестящими листьями.

– Поезжай помедленнее. Пусть этот парень обгонит нас. Я скажу, где остановиться.

Майкл пришел к выводу, что для своего возвращения выбрал самый прекрасный час вечера. Переполненный счастьем, он не вспоминал ни о видениях, ни о своем таинственном предназначении и мог думать только о том, что открывалось его глазам, и… о Роуан. «Вот оно, испытание любви, – мечтательно размышлял он, – когда тебе невыносимо быть счастливым, поскольку рядом нет другого человека». Слезы готовы были ручьем хлынуть у него из глаз.

Таксист продолжал болтать, не умолкая ни на секунду. Теперь он говорил о родном церковном приходе Майкла, о том, каким он был в прежние дни и в каком запустении находится сейчас. Майклу, конечно же, хотелось увидеть старую церковь.

– А знаешь, мальчишкой я был прислужником в алтаре церкви Святого Альфонса, – сказал он.

Но церковь может ждать хоть вечность, и он пойдет туда позже, потому что сейчас Майкл наконец увидел тот дом.

Длинное темное крыло здания протянулось от самого угла, узор чугунных решеток по-прежнему составляли завитки розеток. Столетние дубы с гигантскими ветвями, похожими на мощные руки, все так же охраняли покой дома и его обитателей.

– Вот он! – Майкл понизил голос до едва слышного шепота. – Давай, сверни направо и остановись.

Взяв с собой банку пива, он вышел из машины и зашагал к углу, чтобы оказаться напротив дома, чуть по диагонали.

Все звуки города словно перестали существовать. Впервые с момента своего приезда Майкл услышал пение цикад; их сочное стрекотание исходило отовсюду, словно взвихривая воздух вокруг, отчего каждая тень казалась живой. А чуть позже до Майкла донеслись пронзительные крики птиц. Надо же! Он успел напрочь позабыть о них.

Как в лесу, думал он, вглядываясь в мрачные, погруженные в ранние сумерки заброшенные террасы. Ни единого лучика света не мелькнуло из-за многочисленных узких и высоких деревянных ставен.

Раскинувшееся над крышей фиолетово-золотистое, словно остекленевшее небо мягко освещало самую дальнюю колонну на высокой галерее второго этажа и беспорядочно свисавшие сверху великолепные плети ползучей бугенвиллеи, густо обвивавшиеся вокруг консолей карниза. Даже в темноте Майкл отчетливо различал пурпур ее чудесных цветов. Еще видны были в полумраке и завитки чугунной решетки, и детали капителей колонн. Здесь удивительно органично сочетались все три архитектурных ордера: боковые колонны были дорическими, нижний ряд колонн фасада украшали капители ионического ордера, а верхний – коринфского.

Майкл вздохнул – протяжно и печально. Он не мог понять причину невыразимой грусти, всегда омрачавшей любую радость, поселявшуюся в его душе. И тем не менее даже на вершине счастья он всегда ощущал какую-то неясную печаль. Память обманула его лишь в одном: дом оказался намного больше, чем ему помнилось. И весь квартал – обширнее. На какое-то время все вокруг показалось Майклу невообразимо громадным.

Тем не менее его охватило ощущение живой, пульсирующей близости ко всему окружающему: к густой листве, сливавшейся с темнотой за ржавым металлом ограды, к пению цикад и к густым теням, протянувшимся от дубов.

– Как в раю, – прошептал он.

Майкл взглянул на покрытые зеленым наростом дубовые ветви, и слезы брызнули у него из глаз. Память вновь вернула его к видению – оно сделалось зловеще близким и словно хлестало по нему своими темными крыльями. Да, Майкл, этот дом.

Он застыл, буквально пригвожденный к месту. Банка пива холодила руку даже сквозь перчатку… Темноволосая женщина… Неужели она действительно говорила с ним тогда?

Майкл знал наверняка лишь одно: сумерки как будто ожили, все вокруг него пело, даже напоенный жарой воздух. Наконец он отвел взгляд от таинственного дома и принялся рассматривать соседние здания, отмечая плавную гармоничность оград, изящество кирпичной кладки и колонн. Он отчетливо видел даже тоненькие побеги, в борьбе за жизнь цеплявшиеся за бархатную зелень других растений. Что-то теплое наполнило и умиротворило его душу, на какое-то мгновение изгнав оттуда память о видениях и о данном обещании выполнить предназначенную ему миссию. Назад, назад во вновь обретенное детство, но не за воспоминаниями, а во имя целостности и непрерывности бытия. Мгновение разрасталось, вырывалось за пределы разума, и любые слова были бессильны выразить то, что чувствовал сейчас Майкл.